Больно не будет - Страница 88

Наконец они кончили и расположились на креслах отдохнуть и покурить.

— Ну вот, мамаша, принимай. Эх, хороша родимая, даром что в Югославии сделана. А, ребята?

Стенка была и впрямь великолепна: грузна, как средневековый замок, но именно в этой грузности таилось некое волнующее изящество, оттеняемое благородным, темным цветом дерева и тяжелыми, под золото, ручками и декоративными планками. Это было почти произведение искусства, пускай конвейерного толка. Женщина стояла у стенки, онемев, с преображенным, просветленным лицом. Бог знает, скольких потерь, недосыпаний и урезываний стоила ей эта воплощенная мечта. Но теперь все плохое позади. И если у нее не было мужа, если ее крепко до этого надували на ярмарке жизни, то и это не имело значения, по крайней мере в эту святую минуту. Новохатов понимал ее состояние, похожее на экстаз, и сочувствовал ей, и жалел ее. Он даже позавидовал ей, потому что сам для себя не мог он представить драгоценность, обладание которой смогло бы утишить его тоску. Он заметил, что и Сережа смотрит не на стенку, а на забывшуюся, замечтавшуюся женщину и любуется ею. Только Вадим, воспользовавшись передышкой, сладко всхрапнул, прикусив зубами окурок.

— Такую красоту надо бы обмыть, хозяйка, — очнувшись, сказал он сипло.

Женщина, оторвавшись от созерцания чуда, странно всхлипнула носом, растроганно ответила:

— Спасибо вам, ребята! Большое спасибо! Пойдемте на кухню. Там у меня кое-что припасено.

На кухне она живо выставила на стол початую бутылку водки, миску с квашеной капустой, стаканы, хлеб. Вадим, солидно похмыкав, разлил на три части.

— Погоди, — остановил его Сергей. — А себе, мамаша? Твоя-т где посуда?

— Да что ж я тебе за мамаша, право слово, — смущенно заметила женщина, проворно подставляя себе маленькую рюмочку. — Заладил: мамаша да мамаша. Не больно я тебя старше.

— Не бери в голову, — успокоил ее Сережа. — Для меня любая женщина — мамаша, хоть ей будь двадцать лет. Кому чего. Вон Петровичу каждая женщина — кобыла. Верно говорю, Петрович?

Вадим не отозвался, с нетерпением ждал, когда наконец подымут стаканы, свой цепко держал в руке.

— Ну, чтоб долго стояла! — произнес тост Сергей. — Да тебя, дочка, зовут-то как?

— Клавдя Дмитриевна.

— За тебя, Клавдя!

Вадим, заглотнувший водку, как лекарство, с изумлением уставился на недопитый Гришин стакан, даже закусить забыл. И головой тряхнул, точно избавляясь от наваждения. Это было очень смешно. Но смеяться было некому.

— Ты чего? — спросил Вадим. — Не идет, что ли?

— Ага, не идет. Допей, если хочешь.

— Дак я... если... оно можно, не пропадать же.

Сладко похрустели капусткой, неумолимо приближаясь к щекотливой минуте окончательного расчета.

— А вы что же, одна живете, Клавдя Дмитриевна? — все же поинтересовался Новохатов.

— Ну что вы? — счастливо улыбнулась хозяйка. — С дочкой и с зятем. И внучок есть. Петечка. В детский садик ходит. У нас большая семья.

Удивился теперь и Сережа:

— А где же они?

— Так я ж им сюприз приготовила, — ответила Клавдя и хмельно засмеялась. — Сюприз, понимаете! Они с работы вернутся, ничего не ведают, в комнату войдут — а тут-то вот и увидют. Вот ахнут-то! А?

От восторга перед предстоящим изумлением детей хозяйка на мгновение погрузилась в род счастливого помутнения рассудка: глаза зажмурила и беззвучно шевелила губами. Смотреть на нее в эту минуту было радостно и тревожно. Она была как раскрытая тайна.

Вадим, сообразив, что им больше подносить не станут, угрюмо заспешил:

— Ну ладно, чего тут прохлаждаться. Двигаем.

— Еще бы вам налила, да нету, — извиняясь, сказала хозяйка.

— Небось нету, — не поверил Вадим. — А стенку обмывать, значит, не припасла?

— Токо еще пойду в магазин. Не успела еще, — объяснила Клавдя. — Так сколь я вам должна, ребята? Красенькой хватит?

— На трех-то? — искренне возмутился Вадим. — Ну ты даешь, хозяйка!

— На двух, — сказал Новохатов. — Мне не надо. Спасибо за угощение, Клавдя Дмитриевна!

— На здоровье.

Сергей метнул на Новохатова странный взгляд: то ли осуждающий, то ли насмешливый.

— Давай свою красненькую, дочка! — весело сказал он. — В другом месте доберем. Или мы не люди.

Распрощались с Клавдией Дмитриевной по-доброму. Она их все благодарила, чуть ли не кланяясь по-крестьянски. Да она, судя по всему, действительно недавно жила в Москве. Это заметить нетрудно опытному глазу. Это даже Вадим заметил, городской человек с заунывной повадкой обиженного судьбой волка. Он уже не злился, только сказал, ни к кому не обращаясь:

— За спасибо одни дураки спину гнут.

Поделился житейской мудростью. Но, видно, и его проняла какая-то светлая простота, исходившая от этой женщины. Может, она ему кого-то напомнила.

Зато на улице он дал себе волю. Глаза его, тусклые и сонные, с набухшими веками, в которые вроде и заглянуть было невозможно, заполыхали вдруг яростным огнем.

— Ты вот что, малый, — обернулся он к Новохатову. — Ты если хочешь с нами работать, то обедню не ломай. Не выжучивайся! Понял?

— Ты о чем?

Вадим набычился и сопел, его слегка пригнуло к земле, точно непосильный груз лег ему на плечи.

— О том самом! Придурка из себя не строй.

Вмешался Сережа:

— Остынь, Петрович. Парень первый раз, обычаев не знает. Да и в самом деле...

— Чего в самом деле?! И ты туда же, окурок? Если у него денег в загашнике тыщи, то у меня их нету. Я денежки вот этими самыми зарабатываю. У меня мальцов трое и жена инвалид. А если каждый прохожий будет свою доброту за мой счет показывать, то я!