Больно не будет - Страница 94


К оглавлению

94

Новохатов удивился:

— Из тюрем? Да, пожалуй. Но из тюрьмы убежать проще, чем из самого себя выскочить. В новый облик себя вогнать. Это почти невозможно. Мы опутаны прошлым, как сетями, мы загнаны в глубь собственного выработанного годами мироощущения, как в стальную клетку. Человек инертен. В этом его главное несчастье. Как начал, так и кончит. Попробуй поборись с инерцией, ноги переломает. В том и штука. Я и в тайге на снежной поляне буду таким же, как здесь в твоей комнате. Со всеми своими привычками, страстишками, слабостями. Изменятся атрибутика и внешние условия, а я останусь таким же. Сознавать это грустно. Мы с возрастом приобретаем морщины, седину, хронические болезни, но то, что есть «я», остается неизменным. Оно как пружина в часах, чуть тронешь неосторожно — сломается. Другого «я», другой пружины не запасено.

Светлане Спиридоновне стало скучно. Она встала и включила магнитофон. Музыка, с прицелом подобранная, судорожная, сулила наслаждения специфического свойства.

— Давай потанцуем?

— Не хочу танцевать. Ты послушай, Света. Ты хорошая, чуткая, я сразу этого не понял. Ты сама много пережила. Вот моя жена, я люблю ее. Больше никого не полюблю. Это тоже подлая инерция дает себя знать. Жаль, ты с ней незнакома, вы бы подружились. У нее такой дар, что грязь и подлость никогда ее не коснутся. Таких женщин я больше не встречу. Она способна на прозрения. Когда она меня как следует разглядела, то ушла. И я ее понимаю. Не осуждаю. Она не вернется.

— Детей у вас, что ли, нет?

— Нет. И слава богу. Были бы дети, ей труднее было бы уйти. Она бы мучилась со мной всю жизнь. Хорошо, что не было детей. Мне ли детей заводить? Ты что, Света? Меня бы кто заново родил. Слушай, я, кажется, здорово притомился?

— Не волнуйся, тебе никуда не надо спешить, — спокойно сказала Светлана Спиридоновна. — Оставайся здесь, милый! Завьем горе веревочкой.

— Нет, я не останусь, — Новохатов на мгновение сосредоточился на чем-то далеком. — Меня один человек ждет.

«Останешься, еще как останешься, — подумала Светлана Спиридоновна. — Все будет по-моему!» Сопротивление, которое попытался вдруг оказать этот рохля, добавило терпкости в ее желание.

— Как хочешь, милый. Посидим еще немного, а потом я вызову такси.

Голос ее был нежен, истомен, и лицо, круглое, светлое, обрамленное коричневыми локонами, привиделось ему сквозь муть опьянения похожим на луну.

— Как легко ошибиться, — сказал Новохатов, принимая из ее рук бокал. — Я вначале подумал о тебе плохо, был предубежден. А ты, оказывается, великолепная женщина. Ты умеешь утешать бескорыстно, и в твоем сердце есть страдание. Я тебе благодарен, Света!

— Тебе, наверное, успели насплетничать про меня?

— Я сам не люблю директоров магазинов. И не только мебельных.

— Считается, все они воруют, да?

— Воруют — ладно. В торговле хамства много. Я его не выношу. Хамство хуже воровства. Торгаши, не все конечно, вообразили себя элитарной надстройкой общества и ведут себя соответственно. Вот беда, Света, прости, что я тебе это говорю, но ты поймешь. Ты не обижаешься, Света?

Светлана Спиридоновна прикинула, что еще немного — и этот детина вряд ли сумеет оторваться от дивана. Она налила ему и себе. Но сама не пила, а Новохатов выпил. И уже не закусывал. Опьянение разъело давящую мозг пелену, и он ощущал себя бодрым, здоровым. Ему хотелось еще и еще говорить, излиться в речи, легкомысленной, необременительной, забыться в словах, как в пене морской, утонуть в них и раствориться, в обыкновенных человеческих словах, придуманных не для смысла, а для контакта; это хорошее лекарство, тающие в воздухе, как сигаретный дым, слова, оно раньше не раз его излечивало; но голова вдруг отяжелела, и слова бились в черепе, словно жужжащие мухи, не подчинялись языку, не выстраивались больше в радужную, успокоительную чехарду.

Он откинулся на подушку, прислушался. Колокола гудели в ушах, звали на волю, в пространство улиц, в освобожденность быстрого шага. Видение сине-белых незабудок неожиданно возникло, неизвестно откуда и почему, присосалось к векам пиявочными присосками. Он провел рукой по глазам, смахнул шуршащие лепестки. Отдых кончился, ему было плохо. Последняя рюмка пошла не впрок. И все же он радовался этому физическому, внезапному недомоганию, похожему на мираж.

«Ну вот и хорош», — удовлетворенно отметила Светлана Спиридоновна, видя, как он неловко клонится, как замутился его взор.

— Надо идти, — сказал Новохатов. — Пора.

— Куда же ты пойдешь, милый? — промурлыкала Светлана Спиридоновна. — Ты еле сидишь. Я тебя такого не отпущу.

— Ты чудная. Но мне надо идти, — повторил Новохатов, пытаясь поймать ее в прицел улыбки. Он ее не хотел обижать. Но и остаться не мог.

— Да куда, куда надо? — в ее голосе первый раз прорвалось раздражение.

— Домой пойду. Кира может вернуться каждую минуту. Что она подумает, если меня не застанет? Нет, тут и говорить нечего, надо идти. Она уже, наверное, приехала. Она же меня любит. И я ее люблю.

Он поднялся и нетвердо зашагал в коридор. Там опрокинул вешалку, никак не мог найти свое пальто. Светлана Спиридоновна густо дышала у него за спиной. Ей хотелось взять палку и шарахнуть его сзади по затылку. Она сделала генеральную попытку. Расстегнула халат и подступила к нему. Повернула его к себе лицом, просунула его руки себе под мышки, прижалась, застонала. Целовала его губы, глаза, шею — хладнокровно, пылко. Он был неподвижен, как каменная чушка. Она втиралась в него грудью, животом, в неистовстве больно укусила за ухо.

— Не надо, — сказал он. — В другой раз.

94