Больно не будет - Страница 80

— Я схожу в ресторан и принесу тебе вкусной еды.

— Нет! — гордо заметила Кира. — Не нуждаюсь в подобного рода услугах. И вот что. Если вы мне не поможете отсюда выбраться, я убегу в ночной рубашке. Вы меня еще не знаете. Думаете, сплавили меня в больницу, и дело кончено? Уверяю вас, вы ошибаетесь!

— Хорошо. Я попробую договориться. А ты сможешь встать?

— Отвернитесь на минутку.

— Не надо, не надо. Я позову кого-нибудь.

— Что же вы думаете, мне судно, что ли, приносили? — гневно крикнула Кира ему вдогонку. — Я с утра уже три раза вставала!

Главный врач, на счастье, был не занят. После короткого собеседования с Кременцовым он пошел к Кире в палату. Тимофею Олеговичу велел ждать в коридоре. Вышел он через двадцать пять минут ровно. Тимофей Олегович следил по ручным часам. Врач был грустен.

— Да, теперь я тебя понимаю, она чертовски хороша и умна. В ней есть то, что французы называют шармом. Но я тебе не завидую. Нет, не завидую. Нам с тобой поздно цепляться за миражи. Ты ведь, Тима, для нее — развлечение на час, непонятная прихоть ума, не больше. А что ты потом будешь делать?

— Что с ней?

— Ей надо было лечь в больницу в Москве. Молодые женщины, Тима, своим легкомыслием могут заткнуть за пояс даже стариков. Конечно, не всякого старика. Иной старик все равно даст фору любой молодой женщине, обрати внимание, только в части легкомыслия. Во всем остальном...

— Хватит паясничать, ей-богу! Бывают же случаи, когда надо быть серьезным.

— Это говоришь мне ты? — искренне удивился врач. — Впрочем... так и так ее придется везти в Москву. Полежит у нас денек-два, а там — вези в Москву. И не тяни. У нас нет таких специалистов по крови, какие водятся в благословенной столице. Готов это честно признать. Нету! И знаешь почему?

— А сегодня ее нельзя забрать?

— Пусть полежит, пусть. К завтраму обследования кое-какие будут готовы. Хотя это пустая формальность.

Кременцова вдруг точно в лед опустило: он первый раз осознал...

— Погоди, Миша, ты что... ты что предполагаешь, у нее что-то такое... роковое?

— Предполагаю, Тима. Именно с молодыми бывает иногда такое, что диву даешься. — Врач устало поднял руку к лицу, крепко потер лоб — он, очень устал от чудес, которые обрушила на него профессия, он многое знал, чего одному человеку, особенно такому, как он, и знать бы не надо.

Кира обрывала ягоды с виноградной кисти и на Кременцова взглянула с презрением.

— Я согласилась проторчать тут до завтра, — сообщила она, — только из уважения к этому прекрасному человеку, который сейчас приходил. Он сказал, что если отпустит меня немедленно, то ему потом могут крепко врезать по кумполу. «Врезать по кумполу» — это его собственные слова.

— Это изумительный человек и врач замечательный.

— Вдобавок очень интересный мужчина. И я ему чем-то приглянулась, кажется.

— Это не страшно, — ответил Кременцов задумчиво. — У него трое детей и пять внуков.

— А вы, значит, бездетный?

Кременцов глупо хихикнул под ее испытующим взглядом. «Не верю, — подумал он. — Если она больна серьезно, то, выходит, я уже в могиле».

— Кира, значит, договорились, — деловито сказал он. — Я сейчас схожу домой, оттуда в ресторан. И на обед у тебя будет самое изысканное блюдо местного производства.

Кира молча уплетала виноград. Сияла довольством. Ничто ее, казалось, больше не тревожило.

— Может, какие-то есть у тебя особые пожелания? — сказал Кременцов. — Ты почему так молчишь?

— Ступайте, ступайте, я хочу побыть одна. Мне надо подумать.

— О чем ты будешь думать? — совсем забеспокоился Кременцов.

— Буду подбивать бабки, — с забавным глубокомыслием ответила Кира. Она сейчас, как и прежде, жила какой-то своей тайной жизнью, куда Тимофею Олеговичу не удалось заглянуть. «И вряд ли когда-нибудь удастся», — подумал он.

Из палаты он уносил ноги, как из камеры добровольного заключения, если такие существуют. А они, конечно, существуют. Их полно понастроено внутри каждого человека. Самое любопытное, что иной всю жизнь сидит в одной из этих камер и даже не подозревает об этом.

На улице навстречу ему засеменила давешняя старушка. Она неловко, с поклоном протянула ему пол-литровую баночку, сверху замотанную тряпицей.

— Это что такое?

— Прими, милый, не побрезгуй. Гостинец домашний — вареньице вишневое. Такого ты в городе не купишь.

— Спасибо большое. Не надо. Вы лучше старику отнесите. Как он у вас?

— Дак живой покуда. Это ж он и велел тебе передать. В благодарность, значит. Ты человек добрый — возьми!

Кременцов баночку взял. Уж он-то понимал, когда надо брать у старушек варенье и не ломаться, не занудствовать.

— Чудно! — Старушка фыркнула, прикрыв рот ладошкой. — Мой-то, слышь, такой тихонькой стал, как ребенок. Ручки на груди скрестил, лежит. Истаял весь, но домой не собирается. Хочет дальше лечиться. А раньше-то нра-авный был мужчина. Колошматил меня почем зря за саму малу провинность. Говорят же, болезнь людей к богу близит. Только и спросил, почему, дескать, бутылочку не принесла. Я говорю, каку тебе бутылочку, раз дак помирать нацелился. А он не осерчал, нет, говорит: и не надейся, что помру, не жди. Иди, говорит, отседа, и без бутылки чтобы назад не верталась. К стене, слышь, отвернулся, и меня будто нету. А прежде бы — ух! Я и то думаю, пойти, что ли, купить ему поллитру. Да ведь врач заругает. Ты что посоветуешь?

— Конечно, купите, — сказал Кременцов. — Если он просит, надо уважить.

— Верно, верно. Там-то, поди, шибко не разопьешься, а ведь он привык уж ее, заразу, лакать. Черного кобеля не отмоешь добела. Пусть уж Вася порадуется напоследок. Где тут поблизости магазин, не подскажешь?